От Мабона до Смайна от Анны Зворыкиной. Часть вторая.
The Fall
На уроке кройки и шитья. Учительница: сегодня мы займемся выворачиванием канта. Ученица: Это как? Бездна над головой и звездное небо внутри нас?
The Fall – это именно «выворачивание» Канта. Когда запрокидываешь голову и застываешь в ощущении ужаса от разверзающейся бездны, не под ногами – нет, гораздо выше. А внутри зреет сгусток абсолютного счастья и страха –Бесконечности. «Так дышит вечность и судьба» . (с) Впечатление, будто тебя бросили в Марианскую впадину – в самый центр, в глубинку, так сказать. И воронка засасывает. Засасывает – страшно до обморока, но в то же время – интересно же – а что там внизу, где не бывал никто и никогда? Водоворот поглощает – и ты уже не понимаешь где низ, а где верх. Где бездна, а где звездное небо. Пахнет морем, жухлыми, чуть гниловатыми водорослями, каким-то непонятным и внезапно свежим дуновением… как барашки на волнах. Как морская пена. Наступает покой. Или все становится попросту безразлично? Покой Офелии, плывущей по ручью. Он состоит из донникового меда ( о да, этот запах я узнаю их тысячи. Ребенок – фанат), зеленюще-злющей туберозы (не сливочно-приторной, а именно горько-зелено, ага!) и мирро.. Каким образом Марианская впадина вытанцевалась в Офелию? Не знаю… Но ванильный ладан финала их примирил. Ну… для меня. Не знаю почему, не могу объяснить. Просто это Офелия и Марианская впадина одновременно. ("Чем ворон похож на письменный стол?"(с) Оболваненый Шляпник ) Вот так начинаешь пытаться понять ноты – и вроде отпускает. Не страшно. А стоит нанести на запястье… все тот же первобытный ужас охватывает. Ужас перед бездной и перед звездным небом над головой. Прав был Кант… ох как прав…
Художник - Пол Альберт Штек
Пы сы: Принесла это чудо на себе с холода домой… Какао!!! Ей богу. Какао и черная смородина – умереть. Как мягко, деликатно и красиво… Жива еще, моя Офелия!!
Как капля в море Как жить в такой ливень? Когда он не прекращается ни на минуту и идет в этом городе день за днем? «В нашем городе дождь… он идет днем и ночью…» (с) И шум дождевых капель сливается с шумом моря…И все эти бесконечные капли состоят из можжевеловых веточек, розмариновых листьев и сорванных, измятых жасминовых цветов. Они так давно мокнут под беспощадным дождем, что уже устали источать аромат.. Иной раз кажется, что вообще все запахи в мире исчезли и остался только запах дождя. Дождевые струи пахнут? Да… грозой. Далекой молнией, немного лотосовой заводью, иной раз – и ладаном, а потом… потом все возвращается к уставшему от жизни жасмину. Его практически не слышно за сандалом и ветиверовой корицей, почти… но он есть – там, за косыми струями дождя.
В принципе про этот аромат уже все рассказал Фрэнсис Лэй своей божественной музыкой к Пассажиру дождя.
Hold your tongue and let me love - «Большая элегия Джону Донну» .
Джон Донн уснул, уснуло все вокруг. Уснули стены, пол, постель, картины, уснули стол, ковры, засовы, крюк, весь гардероб, буфет, свеча, гардины. Уснуло все.
Очень люблю это стихотворение-заклинание Бродского. Стихотворение- колыбельная. Мой муж читал его Кешке вместо песенок на ночью. Это колдовство. Успокаивает, завораживает, вводит в какое-то иное измерение. И как же легко и изящно перекликается Бродский с духами Hold your tongue and let me love
Анечка, спасибо тебе за такое гурманское пиршество. Когда не просто аромат, а начинаешь думать. Вспоминать - не можешь остановиться и успокоиться от нахлынувших ассоциаций. Роскошно!!! Уснули двери, кольца, ручки, крюк, замки, засовы, их ключи, запоры. Нигде не слышен шепот, шорох, стук. Лишь снег скрипит. Все спит. Рассвет не скоро.
И странно представить, что будет этот рассвет – ночь так тиха и темна. И спокойна. И красива. Она пахнет коньяком и сухими травами, влажными камнями мостовой и дождем. Чуть видны отблески пламени, затухающем в очаге. Чуть тянет дымом…
Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи. Все образы, все рифмы. Сильных, слабых найти нельзя. Порок, тоска, грехи, равно тихи, лежат в своих силлабах.
А сны становятся все тревожней. Как можно спать спокойно, когда в воздухе разлит такой жестокий животный жасмин! Невыносимо прекрасный. Уж, казалось бы – сколько жасминов перепробовано, не удивишь, ан нет… густой-густой, тягучий, плотный , животно-мускусный. Наверное все-же это чампака так играет – всегда она мне мстится жасмином вкупе с ядовитой-ядовитой туберозой. Умереть за каплю.
Уснуло все. Но ждут еще конца два-три стиха и скалят рот щербато, что светская любовь -- лишь долг певца, духовная любовь -- лишь плоть аббата. На чье бы колесо сих вод не лить, оно все тот же хлеб на свете мелет. Ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит? Немного ладана и мускус. Красивый, чистый и мягкий ( в отличии от животной сердцевины), я бы сказала – ангельски-бесплотный. Тихий… тихий… Пусть Джон Донн спит… Тихо-тихо…